В сети она наблюдает за тем, как ширятся протесты, как родители с детьми, одетые в белое, стоят перед полицейским участком. В ожидании освобождения арестованных они молча держат белые свечи. С каждым днем количество людей возрастает. К следующему утру число протестующих переваливает за две сотни, говорят, все из одной школы, перед зданием полицейского участка темной полосой растянулись охранники. Айлиш помнит эту площадь, мощеную, с гранитными платформами для сидения, восьмигранной двойной пирамидкой из нержавеющей стали в центре, которая что-то символизирует, но это не факт. Площадь проектировали ради света и свободного пространства, ради того, чтобы посидеть, никуда не спеша, но кажется, будто протест распахнул дверь и свет хлынул в темную комнату. Она видит, как Ларри с надеждой поднимает голову, если мальчиков освободят, говорит она, возможно, дело дойдет и до других задержанных. Субботним утром Молли входит на кухню вся в белом. Ты это видела? Вирусные сообщения пересылают с телефона на телефон, приятель близкого друга утверждает, что мальчиков скоро освободят, в другом сообщении говорится, что их освободили несколько дней назад и они находятся со своими семьями, а протест — это заговор с целью дискредитировать государство. Да, говорит она, я такие тоже получила, ни одному нельзя верить, забыла тебе напомнить, что в следующую субботу у Сирши свадьба и я сказала Марку, чтобы он никуда не уходил, пока я не вернусь. Я не нуждаюсь в том, чтобы Марк за мной присматривал. Допустим, но будет лучше, если вы оба останетесь и присмотрите за младшими. Молли выносит стул во двор и ставит в траву под деревом. Айлиш наблюдает, как дочь встает на стул, притягивает к себе ветку, привязывает белую ленточку и смотрит, как та болтается на ветру, ленточки похожи на длинные полые пальцы, беззвучно исполняющие музыку дерева. Айлиш не намерена их пересчитывать. Четырнадцать недель, говорит Молли, возвращаясь на кухню вместе со стулом, ставит стул на место, подходит к раковине, открывает кран, прищуривается, наполняет стакан, пьет. Выпив половину, ставит стакан, вытирает рот рукавом. Я на улицу. Куда? В город. Айлиш изучает ее: белая джинсовка, белый шарф вокруг шеи. Если ты собралась в город, можешь снять это прямо сейчас. Молли с притворным удивлением разглядывает себя. Что снять прямо сейчас? Ты знаешь, о чем я говорю. Откуда мне знать, о чем ты говоришь, о чем говорят или думают остальные, если все молчат, если в этом доме все молчат как рыбы? Айлиш отворачивается к столу, поднимает и снова кладет на место газету. Ради всего святого, куда подевались мои очки? Твои очки у тебя на макушке. Ну не идиотка ли я? Обернувшись, она замечает странный взгляд Молли, которая морщит губы, словно собирается заплакать. Я хочу, чтобы папа вернулся, просто хочу, чтобы он вернулся, почему ты бездействуешь? Айлиш смотрит ей в глаза, ища сама не зная чего, прежней Молли, уступчивости, но Молли продолжает давить на нее, дергая за какой-то рычаг. Ты думаешь, это вернет твоего отца? Лицо Молли темнеет, она отворачивается, медленно поднимает стакан и выливает воду на пол. Прекрасно, говорит Айлиш, лей воду на пол, расхаживай по улицам в таком виде, может быть, дойдешь до автобусной остановки и никто не сделает тебе замечания, не возьмет тебя на заметку, чтобы потом донести в полицию. Может быть, ты даже выйдешь из автобуса, никем не замеченная, а может быть, нет, может быть, в автомобиле сидят двое мужчин, и одному не понравится твой вид, хотя, кто знает, может быть, ты просто носишь белое, потому что это красиво, а если ты хочешь что-то этим сказать, что-то дерзкое, и это придется не по душе тому мужчине в автомобиле, и он остановится, выйдет, запишет твое имя, адрес и заведет досье с твоим именем? Может быть, ты промолчишь, а может быть, нет, и вместо того, чтобы записать имя и адрес, он посадит тебя в машину, а ты не задумывалась, куда она тебя увезет, Молли? Может быть, туда, куда едут все автомобили без номеров, подъезжают и тихо забирают людей прямо с улицы за ту или иную провинность, только их и видели. Решила, если тебе четырнадцать, ты можешь делать все, что захочешь, что государству нет до тебя дела, но они уже арестовали тех мальчиков и отпускать не собираются, а ведь это твои ровесники. Думаешь, я ничего не делаю, просто сижу и жду, когда вернется твой отец? А я всего лишь пытаюсь удержать нашу семью, и сейчас в целом мире нет задачи труднее, мир только и думает, как разлучить нас, иногда бездействие — лучший способ получить то, что хочешь, порой приходится сидеть тише воды ниже травы, порой следует хорошенько подумать с утра, какой цвет ты сегодня решила надеть.
Айлиш бродит по отцовской спальне в поисках галстука. Зеленый ковер с узорами-лилиями, заваленный пожелтевшими газетами и журналами, кучи одежды на двух стульях, стоящих рядком у стены, грязные чашки и тарелки на комоде. Она роется в ящиках, преследуемая запахом плесени, посеревших белых рубашек, паутины старых галстуков. Выбирает розовый, прикладывает к носу, ощущая тяжесть прошлого, успевшую, однако, утратить резкость, встает, оборачивается и встречает на фотографии мать, молодая женщина придерживает волосы от ветра, в лице — обещание того, каким станет когда-нибудь лицо дочери. Айлиш сгружает тарелки и чашки на пол, расставляет фотографии. Джин прислоняется к Саймону и вытирает глаза на промозглом пляже. Очень стройная Джин в свадебном платье держит Саймона за руку, не замечая фотографа. Сидит на стуле, держа на коленях двух дочерей, пристальный взгляд устремлен в камеру. Айлиш закрывает глаза, желая увидеть мать такой, как на этой фотографии, мысленно бродя по их первому дому, ступая по сумрачным комнатам, пальцы скользят по перилам лестницы, мимо сиденья у окна, к своей старой комнате, и каждый шаг глухо отзывается в досках пола и улетает к высокому потолку. Айлиш и сейчас слышит голос матери, но это не звук, скорее чувство, и оно никогда не угасает в памяти, которая сама начинает тускнеть. Со старой кровати она видит окно в небо, открытый шкаф, извергающий тьму, и тьма зовет спящего ребенка в кошмар. Уголки губ постепенно отвисают, волосы до плеч укорачиваются до ушей. Джин седеет в садовом кресле на фоне пышных плетистых роз. Устало опирается на палку у водопада в Пауэрскорте, и кажется, камера в последний раз застала ее врасплох. Айлиш сносит вниз грязную посуду и загружает в посудомойку, Саймон сидит за столом, ковыряя вилкой яичницу с беконом, рубашка расстегнута до пупа, грудь бледная и безволосая. Он хватает солонку за горлышко, трясет над яичницей, бросает на дочь злобный взгляд. Я знаю, что ты там делала. Айлиш бедром захлопывает дверцу посудомоечной машины. Пап, какой свинарник ты развел в комнате, столько тарелок и чашек, застегнись и повяжи галстук, я подобрала его к твоей рубашке. Думаешь, я не слышал тебя там, наверху? Можешь искать сколько угодно, все равно ничего не найдешь. Чувствуя себя оскорбленной, Айлиш наполняет чайник, хотя времени на чай нет. Пап, пожалуйста, поторопись, иначе мы опоздаем, служба начнется через час. Он кладет вилку с ножом на тарелку, отодвигает ее от себя тылом кисти, поворачивается лицом к дочери, и в уголке рта засох желток. Неужели ты думаешь, что я держу это в спальне? Так и знай, никто из вас не получит ни пенни. Айлиш смотрит на него, и ей становится страшно, она пытается увидеть то, что спрятано за лицом, что меняется внутри, увидеть его личность как пламя, которое дышит во тьме, никогда не затухающее, бушующее пламя, ныне ставшее тонкой свечой. Он есть, и его нет, и все же, кажется, Саймон снова становится собой, когда подходит к зеркалу, а она встает у него за плечом, пока он разглядывает свое лицо, розоватость бритой кожи, каплю пены для бритья за ухом, которую Айлиш смахивает большим пальцем. Она разворачивает отца за плечи, застегивает пуговицы на рубашке, повязывает галстук. Прекрасный день для свадьбы, тебе не кажется, что им повезло с погодой? Он бросает на нее пренебрежительный взгляд, и она убеждается, что он снова стал собой. Эта твоя кузина, не могу вообразить ее на брачном ложе. Пап, ну зачем ты, Сирша — твоя племянница. Сирше под сорок, а ее отец осел, у моей сестры никогда не было вкуса. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Завязав галстук, она хлопает Саймона по плечу, поднимает глаза, и что-то в его взгляде заставляет Айлиш решить, что он принимает ее за Джин. Она отворачивается, смотрит в сад, где когда-то стояла мать, плетистые розы оборваны и пришпилены к стене.
